С Ольгой мы встретились у нее дома за чашечкой горького кофе. Добротный письменный стол, компьютер, полная пепельница. Рядом военный билет ДНР и офицерская книжка. Фамилию она попросила не называть. Кто знает - тот знает, кто догадывается - пусть догадывается. Вообще, она никогда не скрывала того, что была добровольцем на Донбассе в один из самых сложных его периодов в 2015-2016 годах, после того как Крым вернулся домой, и в соседнем государстве решили сделать из ЛДНР полигон для боевой обкатки неонацистов.
У Ольги медицинское образование, именно в медвзводе батальона мотострелкового полка ДНР она и служила почти девять месяцев, навидалась всякого - столько крови, наверное, не видели даже бойцы на передовой. Но у медиков на войне такая планида. Им приходится спасать и мирных, и военных, и тех, кто был за тогда еще непризнанные республики, и тех, кто был против, и пленных карателей, и тех, кого они изувечили - не сортируя.
Она признается, что так и не отошла от той войны. Спит по два часа и просыпается с четким ощущением, что вот сейчас будет «прилет», ждет, а затем снова проваливается в сон - привычка, так и не ушедшая за шесть мирных лет в глубоком тылу. Разговор получился рваным и немного сумбурным. Ну а каким он должен был быть? Не о погоде говорили и не дачные посадки вспоминали. Я в основном слушал, не хотелось перебивать.
УЕХАТЬ Я НЕ СМОГЛА
- Тогда мы располагались в 20 километрах от Мариуполя, - рассказывает Ольга. - Села Октябрь, Казацкое, Безыменное, Новоазовск. Вот у меня фотография - это Широкино, это был курортный поселок, его разбомбили до основания. Было еще село Заиченко, там вообще 600 метров до линии фронта, можно было в бинокль на ту сторону смотреть. Попала я туда случайно. У меня был друг в Луганске, он попал в беду, я хотела ему помочь - поехала туда, но ничего не смогла сделать. Потом мне позвонила девочка, которая координировала добровольцев. Спросила, есть ли у меня медицинское образование, и поделилась, что там срочно нужен медик. Честно говоря, я думала, что нужен человек в госпиталь при гарнизоне. Нет. Забрали ночью, долго везли, не включая фары, и уже через сутки я была в форме и с автоматом. Уехать я не смогла. Мне было жалко и бойцов, и мирных. Был мальчик в деревне - 14 лет, диабет первого типа. Украина же все перекрыла на тот момент. Он без инсулина полгода жил. Я этот инсулин где только не добывала, мы с комбатом заказывали гуманитарную помощь. И это в том числе не отпускало. Потом я получила должность командира медицинского взвода батальона, руководила сбором и эвакуацией раненых. Всякое было. Но честно скажу, что больше у меня было работы с мирным населением. Они на тот момент остались практически без медицины. Мы могли приехать быстрее, чем скорая помощь. Была такая ситуация: обеденный перерыв, лето, все хорошо, я сижу, курю на крылечке, и приезжает женщина на велосипеде. Говорит: «Вы Галю знаете?» Конечно, знаю! Она нас встречала, когда мы только в село заехали. Женщина продолжает: «Мы вот работали на кладбище, и ее укусила оса, она сейчас вся опухла и хрипит». Я разворачиваюсь, а у меня фельдшер спал на втором этаже, и кричу: «Саня, анафилаксия!» И слышу топот - так он спешил. Ну и поскакали, конечно. Кончилось все хорошо, но если бы мы не приехали, через полчаса она бы уже все. Скорая бы не успела. Так она удивилась, когда в себя пришла и нас рядом увидела.
СТРАХ - ЧАСТЬ ТВОЕЙ ЖИЗНИ
- Там страшно, конечно, - через сухой кашель улыбается Ольга и закуривает снова. - Не страшно только идиотам, но когда не было каких-то активных боевых действий, то больше напоминало пионерлагерь - купались в пруду, а когда были - страшно очень. У нас был один мальчик… ну как, мальчик - 55 лет. Они на «Урале» подорвались на противотанковой мине, ему размолотило ноги. Ему, и с ним боец еще ехал. Их ко мне привозят, а у меня «Промедол» остался в части, в сейфе. Бойцы меня в кузов затаскивают, а я туда, как по льду, на коленях по крови въезжаю. Мы едем по каким-то кочкам, они орут, а у меня нет ничего, чтобы помочь. Я единственно, что могла, как заведенная повторять: «Тихо, тихо. Тихо, тихо». А что делать? Много чего было.
- Выжил?
- Выжил... Запомнилось, как почти сразу же после приезда в Новоазовск нас обстреляли, - вспоминает Ольга. - Привезли ночью, а утром в четыре утра начался обстрел. Я тогда еще котенка подобрала на автостанции и как была с этим котенком, босиком - в окоп. Били 120-ми, неплохо так прилетало, хорошо, что перелет. Как потом говорили ребята: «Если слышишь, как свистит - уже не твоя». Потом, когда уже нас сняли на позиции, мы сидели всем взводом, у нас было 250 граммов коньяка на восемь человек и яблочки. И мы сидим, и через нас все это летит. Я тогда сказала: «Приеду домой - салюты любить не буду». Потом уже на 9 Мая мы с друзьями смеялись, что как-то отвыкла, что нужно кричать «ура», а не «ложись». У меня была санитарка, при ней в Донецке мгновенно убило мужа при авианалете, и внук у нее полгода умирал после ранения - перемолотило позвоночник, не спасли. Когда ребенок умер, она у кого-то купила гранату за бутылку водки и пошла мстить. Хорошо, наши бойцы ее подхватили. Служила у меня. Вообще, были в основном добровольцы местные и совсем немного приезжих.
ЛИБО ПОМОГАТЬ, ЛИБО ПЛАКАТЬ
- Ты девять месяцев там была, не хотелось уехать? Это же, наверное, просто - взяла и уехала. Ты ничем никому не обязана.
- И еще раз скажу - осталась, потому что было очень жалко людей, которые останутся без меня, без помощи. Стрелять всегда есть кому, а вот лечить некому. Была ситуация - мы с командиром отделения, он, кстати, бывший афганец, пошли на передовую раздавать антибиотики. Сменить ребят было некому, а все с температурой, настоящая эпидемия… На меня так потом комбат страшно орал: «Тебя там убьют, а что я с твоими подчиненными делать буду, я в медицине ничего не понимаю!» По-разному к нам относились: кто-то возмущался, мол, да зачем мы, медики, там нужны, но все это до тех пор, пока им самим медицина не понадобится. Помню, один нас обвинил, мол, мы им не сочувствуем. Я ему ответила: «А ты что хочешь - сочувствия или жить?» Тут либо помогать, либо плакать. Медики видят гораздо больше крови и ранений, чем стрелки, и, конечно, профессиональная деформация есть, и она никуда не девается потом. Становишься бесчувственным что ли. Иначе не получается. Был у меня молодой боец, связист. Тянул кабель-полевку и наступил на мину. Вся нога «раскрылась». Я приехала, прибежала в перевязочную, ему там уже морфий льют. Он мне говорит: «Оль, я так хочу посмотреть, что там, но боюсь». Я ему: «Не смотри». А он все: «Что там, да что там». Сказала: «Травма относительно удачная, мы с тобой еще станцуем». Он тогда так смеялся…
НАЦИСТЫ
- Видела нацистов? Они действительно такие упоротые?
- Нет, вживую нет. У нас был один, разведка взяла. Но я не ездила. Я тебе так скажу, у нас был как-то обмен военнопленными, и была девочка гражданская. Перед тем как ее нам отдать, они ей переехали обе ноги гусеничной техникой. Не знаю, какой. Потом врачи донецкие собирали по пять часов на каждую ногу. Если это не показатель упоротости, то я не знаю, что тогда показатель. Вот так вот отдали. Не знаю, зачем это было. Это какие-то мутанты. Несколько поколений людей, в которых культивировалась особая жестокость. Почему во время Великой Отечественной войны в Беларусь приехали немецкие карательные отряды, а на Украину нет? Потому что некоторые украинцы с этим прекрасно справились сами. То, что творили тогда на Украине, на Западной Украине, вспомни Волынь, такой жести не было больше нигде. У эсэсовцев волосы дыбом вставали. Ребеночка разорвать пополам, что это? Это реально мутанты. Их десятки лет выращивали. Они привыкли дружить против кого-то. К сожалению, майдан, который предполагался вначале как освободительная революция, в итоге стал коричневым переворотом.
ЧТО ДАЛЬШЕ
- Как думаешь, что нам делать дальше? Военная операция рано или поздно закончится, мы достигнем всех обозначенных целей. Но что потом делать с Украиной, с людьми, которых воспитывали в ненависти к нам, ко всему русскому. Не нацистами - с ними все понятно, а с обычными людьми?
- Я думаю, нам надо будет мириться. Всегда можно помириться. Если прекратится проплаченная пропаганда, если людям там перестанут лить вранье в уши, мы в итоге придем к примирению. Мы же действительно братский народ, славяне. Тогда, кстати, ВСУ не особо упорствовали. Была ситуация, мне рассказывали - село Заиченко, военные с той стороны обстреляли «Градами», и ни одна «градина» не взорвалась. Саперы пошли смотреть, и внутри была надпись: «Ну, чем смогли…». Упоротые именно нацбатальоны, добровольческие. Мое мнение - эту операцию стоило провести гораздо раньше. Я понимаю, что это политика, что это особые игры. Если бы тогда мы после Крыма въехали еще бы и на Донбасс, то реально могла бы начаться третья мировая война. Но это десятки тысяч погибших мирных людей за эти годы. И я как военный медик считаю, что если что-то загнило - надо сразу ампутировать. Я не жалею, что там была, и мне не стыдно, что я там была, и мне не стыдно, что я русская. Неважно, насколько права моя страна или нет. В любом случае это моя страна, и сейчас нет морального права что-то осуждать. В любом случае я русская, и я не должна этого стыдиться. Мне не стыдно. Когда она ведет какие-то действия, и ты это осуждаешь, это не только предательство страны, это и предательство себя. Сейчас, когда все так там развернулось, было первое крамольное желание туда рвануть, но у меня маленький сын, кому он нужен, кроме меня? Меня убьют, и кто будет его растить? Впрочем, если бы дали какие-то гарантии по моему сыну, наверное, опять бы поехала.
