Как и в других регионах России, в Еврейской автономной области (время неумолимо) осталось не так много участников Великой Отечественной войны, блокадников, узников гетто и тружеников тыла - непосредственных свидетелей одного из самых суровых периодов нашей истории. В их числе - биробиджанка Прасковья Степановна Шипицина, проживающая в Социальном доме для одиноких престарелых граждан №1. Своими воспоминаниями 93-летняя женщина поделилась с корреспондентом «МК в Хабаровске».
- Родилась я 3 декабря 1927 года в деревне Кургановка Брянской области - тогда еще она называлась Орловская область. Детей в нашей семье было много, в 1936 году мама ждала еще одного ребенка. Именно в тот год (я училась тогда в первом классе) погиб наш отец, Степан Семенович, который работал мельником. В конце января это случилось, когда папа, надев полушубок и резиновый плащ, полез смазывать жернова. Морозы лютые стояли. А мельница высотой с четырехэтажный дом была. Папа зацепился за штырь и его затянуло под жернов - спастись не сумел. Так мы остались в одночасье без кормильца. А через полгода мама, Мария Павловна, родила Мишу - восьмого ребенка в семье. Трудно было, но выручало хозяйство - мы держали овец, коров, курей, уток, гусей. К деревенскому труду сызмальства были приучены, - рассказала Прасковья Шипицина.
ГОРЯЩИЙ САМОЛЕТ НАД ПОЛЕМ
Лето 1941 года обещало быть в Кургановке жарким - колхозные поля колосились, рожь и пшеница набирали силу, селяне готовились к «битве за урожай». Никто и в страшном сне не мог предвидеть, что случится в конце июня.
- Занятия в нашей школе закончились в субботу - 21 июня. Я перешла в шестой класс, в воскресенье мы с одноклассниками решили пойти в лес. Собрались на деревенской площади и отправились на природу. Вдруг видим - со стороны Бреста летит горящий самолет, с красной звездой на борту. Снижается прямо на поле ржи. Всполошившись, мы рванули в том направлении - вдруг требуется помощь? Где-то с километр за ним бежали. Самолет горит, упав на землю, рядом - два окровавленных летчика. Один из них спрашивает: «Где мы находимся?». Мы ответили, что в Кургановке. «Война началась», - сказал пилот и потерял сознание, - вспоминает Прасковья Шипицина. - Мы ревем, сняли с себя косынки, обтерли кровь и грязь с пострадавших и побежали на дорогу, что соединяет Кургановку с райцентром. А там уже колонны машин едут с солдатами. Выскочили на дорогу, остановили колонну, рассказали про сбитый самолет. Машина прямо по полю поехала туда, мы за ней - следом. Раненых летчиков солдаты забрали, но сказали, что один из них - уже не жилец. Страшно было, словами не передать.
В Кургановке началась мобилизация - на фронт забирали всех мужчин в возрасте до 70 лет. В строй защитников Родины бесстрашно встали и местные старшеклассники. В селе остались старики, бабы и дети.
- Мы плачем и спрашиваем у бойцов: «Что же нам делать?». Получили ответ «Копайте окопы». Нам выдали саперные лопатки, и мы начали копать - в огородах, возле домов, везде. Село наше большое было до войны, на три километра тянулось вдоль дороги в райцентр. Потом командир нам сообщил: «Мы - в окружении. Сталин дал приказ: закопать весь хлеб. Не сможете закопать - сожгите, чтобы не достался врагу». Мы стали строить два тайника - один в поле, другой - возле леса (он потом пригодился партизанам). Копали ночью (днем бомбили) при свете лучин. Старики делали сусеки - обшивали досками стены. Перетащили туда из колхозного амбара пшено, ячмень, рожь, гречку, просо - все надежно спрятали. А наши войска отступали. И танки ехали, и снаряжение везли, и усталые солдаты по шоссейной дороге шагали. Так мы, гражданские, остались на своей земле одни. А вскоре нагрянули немцы - сначала автоматчики на мотоциклах с люльками (разведчики), за ними - танки, артиллерия, машины с пехотой. Гул стоял непрерывный, сердце разрывалось от тоски и боли. Господи, что с нами будет? - со слезами на глазах поделилась тягостными воспоминаниями Прасковья Шипицина.
ВИСЕЛИЦЫ НЕ ПУСТОВАЛИ
Появившись в Кургановке, немцы повели себя по-хозяйски. Прочесывать дворы им помогали полицаи, в ряды которых завербовались местные жители, люто ненавидевшие советскую власть. Гогоча, с автоматами наперевес, «новые хозяева» интересовались наличием продовольствия у местных жителей.
- Оккупанты заходили в каждый двор, как к себе домой, и спрашивали: «Матка - млеко, яйки, шпико?». Всю скотину нашу увели, все запасы забрали, сволочи! Два брата в нашем селе жили, которые в колхоз не вступили. Единоличники, как мы их называли. Они и им подобные и пошли прислуживать немцам. Один брат-антисоветчик стал старостой, второй - бургомистром. Стали списки местных активистов составлять - для расправы. В Кургановке сколотили три виселицы и сообщили: «Теперь это - территория Германии. Кто будет нам вредить, тех будем казнить». Из райцентра два-три раза в неделю гестаповцы выезжали - проводили карательные рейды по окрестным деревням. Так, например, поймали мою двоюродную сестру, которая работала трактористкой и была комсомолкой. Варвара в сеновале спряталась, когда очередная облава началась, но ее нашли, подняли на штыки и поволокли на виселицу. Многих наших односельчан угнали в Германию, но кто-то сумел убежать. Угнали и мою сестру Татьяну, 1923 года рождения. Мы с подругами прятались в лесу, чтобы нас тоже не схватили. А когда начали действовать партизаны, взрывая вражескую технику, немцы практически все эвакуировались в райцентр, оставив в Кургановке полицаев. Боялись фашисты народной расправы, - рассказала о незабываемом пожилая биробиджанка.
Зимой 1942 года Кургановка попала под мощный артиллерийский обстрел (таким способом немцы «выкуривали» партизан из окрестных лесов). Один из снарядов угодил в дом, в подполье которого пряталась Прасковья вместе с родственниками. Этот страшный день (первого февраля) она никогда не забудет.
- В подполе находились мама, я, сестры Надя и Дуся, братья Ванюша и Миша. Еще с нами схоронилась старшая сестра Татьяна и ее дочка. Маму после попадания снаряда порвало на куски. Но погибла не только она. В живых остались я, Надя, пятилетний братик и трехлетняя племянница. Партизаны к утру нас откопали (приехали в село на санях) и повезли в лес раненых: меня и Мишу. Мне голову повредило, зацепило руку. Братику в правую ногу осколки попали. Последнее, что я запомнила перед операцией: врач в землянке, куда нас доставили, сказал: «Не плачьте, дети, мы вас спасем».
Сестра и брат остались живы, но полученные травмы еще долго напоминали о себе. Брат стал инвалидом, а русская девушка, попавшая под артобстрел, в дальнейшем никогда не загорала и не купалась. По словам Прасковьи Степановны, она стеснялась своих шрамов.
ДОБРОВОЛЕЦ, ВПЕРЕД!
Оккупация продолжалась до августа 1943 года, затем немцы стали отступать. Партизаны вместе с регулярными частями советской армии отправились добивать врага, а местным жителям предстояло восстанавливать разрушенное. Поступил приказ - уцелевший хлеб отправить на фронт на подводах. На одной из телег вместе с другими односельчанами поехала Прасковья, которой шел уже шестнадцатый год. Хлеб довезли до железнодорожной станции Слободка - в нескольких километрах шли ожесточенные бои за освобождение Бреста.
- Зерно разгрузили. Командир объявил: «Товарищи, возвращайтесь домой. Но будьте бдительные - в лесах орудуют диверсанты». Вернулись живые и невредимые в Кургановку, начальник военкомата (демобилизованный мужчина без ноги) объявил сбор добровольцев - заготавливать лес для нужд фронта. Сестра Надя хотела поехать, но я ей сказала: «У тебя - двое маленьких. Ты - старшая, оставайся. На лесоповал поеду я». Прибыли в брянские леса, где железная дорога проходит - помню Клинцы, Сураж, Унечу и другие железнодорожные станции. Жили в землянках. Веток нарубили, наложили. В чем ходишь - в том и спишь. Крысы шастали по ночам, иногда с девчонками просыпались оттого, что по лицу пробежали холодные лапки. Завшивели все, остригали друг друга выданными ножницами, - рассказала Прасковья Шипицина.
На пропитание юные заготовители леса ежедневно получали по одной ложке муки и 200 граммов хлеба. Чтобы выжить, труженики тыла вынуждены были собирать травы, корешки, кору деревьев - затем все это резали, бросали в чугунки, которые ставили на костры. А потом нехитрое варево мешали с мукой - получался кулеш.
- Кулеш кушали вечером и утром, а кусочек черного хлеба (с продуктами Америка помогала) мы привязывали веревочкой к груди, чтобы он не замерз. И откусывали от него в перерывах. С собой мы брали пилы, ломики, топоры. Работали, разделившись на бригады. Сегодня мы пилим лес, а завтра грузим, в этот день пилит уже другая бригада. Состав приходил в три часа ночи - нас будил колокол, сделанный из частей разбитого самолета. Три девочки стоят на вагоне, а три другие веревки привязывают к бревнам, лежащим на земле. Старики нам смастерили жердушки с крючками, чтоб легче в темноте было зацепить веревку. Представляете? Мы тащим эти бревна, развязываем их, скорей спускаем, а нам уже подают другие бревна. Вагон загрузили - на другой, на третий. До шести часов утра железнодорожный состав с лесом должен был отправиться в путь, чтобы, пока не рассвело, не угодить под бомбежку, - вспоминает труженица тыла.
Через семь месяцев, отдав трудовой долг Родине, Прасковья вместе с другими энтузиастами отправилась домой. Возвращались на запряженной телеге вместе с полуживым 80-летним дедушкой, который помогал лесозаготовителям по хозяйственной части. Проезжая через деревни, чужаки просили покушать. Кто-то откликался на просьбу, кто-то спускал собак - проваливайте, попрошайки, самим жрать нечего.
- Когда в Кургановку пришли наши, взамен дома, который разворотило снарядом, нам соорудили избушку. Сложили печку, мы спали все на одной полати. Я захожу домой, Надя меня увидела и чуть в обморок не упала. Не сестра предстала перед ней, а ходячий скелет - как из Бухенвальда. Плакала она, просила простить ее, но я-то обиды ни на кого не держала. Мы понимали: все - для фронта, все - для победы. А там и колхоз наш начали восстанавливать. Но словно сломалось во мне что-то - я замкнулась в себе, стала сторониться односельчан, приходила на кладбище, к родным могилам, и плакала над ними, - вспоминает Прасковья Шипицина.
ЛИШЬ БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ
«Вторая жизнь» для нее началась в 1947 году, когда Прасковья связалась с двоюродной сестрой, которая еще до войны обосновалась в Читинской области, работая на руднике Ханчеранга. Родственница прислала вызов, помогла с деньгами на переезд, и Прасковья вместе с сестрой Надеждой и братом Михаилом отправилась в далекие края. Год проработала в геологоразведочной партии, спускалась в шахты, затем вышла замуж за электрика Михаила. В 1950 году молодая семья переехала в поселок Хинганск Облученского района ЕАО, где стал возводиться горно-обогатительный комбинат всесоюзного значения «Хинган-олово».
- В шахту работать я больше не пошла. Увидела объявление, что в местную артель «Новая заря» требуются ученики и выучилась на портниху. Затем 40 лет отработала в хинганском Доме быта, была передовиком производства, имею различные награды. Вышла на пенсию. Когда муж скончался, переселилась из Хинганска в Биробиджан, в Социальный дом № 1. Дети мои (два сына и дочь) давно выросли, стали уважаемыми людьми, внуки тоже «путевки в жизнь» получили, - рассказала 93-летняя жительница ЕАО. - Много хорошего было, но мне никогда не забыть фронтовые годы. Жизни двадцати моих родственников оборвала проклятая война, в том числе в 1943 году погиб родной брат Василий, который закончил в Крыму авиашколу, был летчиком и вместе со своей эскадрильей сражался с фашистами. Конечно, жизнь сейчас не сахар, но главное, что советский народ победил врагов и преодолел разруху (землянки остались в прошлом). Лишь бы не было войны, а все остальное можно как-нибудь наладить.
